Так хочется жить и так страшно строить планы

Сегодня утром я вышла в аптеку. Тут стоит уточнить, что я сейчас живу в милом маленьком немецком городке, который состоит буквально из нескольких красивых улиц, обрамленных уютными двухэтажными домиками, утопающими в ухоженных кустах, деревьях и клумбах. Почти все используют гаражи как склады для велосипедов, газонокосилок, рождественских декораций, поэтому перед домами аккуратно припаркованы в основном черные или белые BMW и Mercedes. Дети и молодые немцы уже разъехались в школы и на работу в большие близлежащие города на велосипедах и автомобилях. На улице зависли жара и тишина.

Пройдя буквально три дома, на противоположной стороне я заметила худенькую пожилую женщину, осторожно спускающуюся по рампе от своего дома к мусорному баку. Тут каждый второй дом имеет рампы. Некоторые используют, чтобы выкатывать массивные двойные детские коляски, но большинством рамп пользуются именно старики: кто-то выезжает на кресле-каталке, кто-то на трехколесном скутере. За последний месяц я видело огромное множество этих современных специальных транспортных средств для стариков.

Тишина стояла полнейшая. Ни тебе детского смеха, ни лая собаки. И тут я услышала громкий звонкий хлопок, как будто что-то уронили на бетон. Я повернулась в сторону звука и увидела ноги в светло-голубых бриджах в горизонтальном положении, виднеющиеся из-за кирпичного угла.

Как сайгак я ринулась перепрыгивать через клумбы, пытаясь добраться на противоположную сторону улицы. Бабушка-одуванчик лет 80–90 с копной седых волос лежала на бетонной дорожке, а вокруг ее головы медленно расползалась ядовито-красная лужа крови. У меня на глазах ее седые волосы становились кроваво-красными. Из ступора меня вывели ее ноги в голубых бриджах, которыми она истошно дергала. Она пыталась сесть, я ей помогла. В луже крови, где только что лежала ее голова, валялись запчасти ее слухового аппарата. А на улице ни души. Я начала спрашивать ее по-немецки, как позвонить в скорую, но она или не понимала меня, или просто не слышала. Я стала звать на помощь и через несколько долгих минут в дверях ее дома показался не менее древний дедушка, который при виде своей жены и крови начал поспешно пытаться спуститься по рампе. Я жестом попыталась его остановить, опасаясь, что и он тоже может не удержаться на ногах.

В голове крутился вариант гуглить номер скорой и звать на помощь. Так как руками я придерживала сидящую бабушку, я решила начать с зова на помощь. Когда я уже решила искать свой телефон в сумке, я заметила одинокого бегуна на перекрестке неподалеку. Тучный молодой человек в черных лосинах и наушниках. Я стала истошно звать его. Он остановился и попятился назад. Я не сдавалась, подключив к громким зазываниям еще и размахивание одной рукой, все еще придерживая другой рукой бабушку. Бегун вышел из ступора и наконец-то направился в нашу сторону. Он оказался соседом этой пары, живущим буквально через дом. При этом он не знал их имена. Он сначала решил поднять бабушку, но я его остановила, настояв, чтобы он звонил в скорую. Слово «скорая» магически подействовала на бегуна в лосинах. Он позвонил прямо со спортивного браслета на запястье, четко описал ситуацию, накинув, правда, бабушке лет 10, а потом принялся допрашивать меня, как именно она упала. В какой-то момент он понял, что я говорю с акцентом, а услышав слово «Украина», тут же заявил, что «Путин сбросит атомную бомбу, поэтому вы точно не вернётесь домой и останетесь жить в Германии». Такая перспектива его явно не прельщала. Бабушка в крови, которая жестами попросила вытереть ей кровь с лица, к чему я, собственно, и приступила, используя влажные салфетки, купленные еще в Харькове, дедушка, который, несмотря на наши предостережения, продвинулся примерно на метр вниз по рампе, пессимистичный полный потный бегун, утянутый тесными лосинами, и долгожданные звуки сирены скорой помощи. Бегун принялся придерживать бабушку, пока я вытирала ей лицо и руки, поэтому я быстро вскочила, размахивая руками на встречу скорой помощи, замешкавшейся на перекрестке. Я посмотрела на часы. Скорая приехала за 4 минуты.

4 медика оперативно осмотрели бабушку и уложили ее на носилки. Я рассказала, как она упала, носилки с бабушкой поместили в машину. Дедушку под руки завели обратно в дом. В машине были только одни носилки, а залезть на переднее сидение он явно не мог, поэтому работники скорой помощи решили дедушку с собой не брать. Один из врачей вышел из дома с документами – видимо, страховкой бабушки. И тут меня накрыло. Я начала настаивать, чтобы позвонили их родственникам – детям, племянникам, друзьям. Один из врачей спросил меня, хорошо ли я себя чувствую, но, расслышав мой акцент, заявил, что в больницу приедет социальный работник и о бабушке позаботятся. Я настаивала. В переносном планшете врачи вычитали, что у четы есть дочь, а дедулю зовут Якоб. Пообещали позвонить дочери. Вся эта процедура заняла еще 5 минут, и скорая с включенными мигалками скрылась за поворотом.

Бегун еще раз попытался заговорить со мной о политике, но у меня буквально пересохло в горле и все немецкие слова смешались с кровавыми картинками. Я зачем-то собрала окровавленные салфетки и выбросила их в злополучный мусорный бак, к которому и спускалась бабушка.

Я снова зашагала в аптеку. Я думала о Якобе, который пытался помочь жене, но на трясущихся ногах сумел пройти всего метр. Я думала о медике, который спокойно сообщил мне, что старики часто падают, и бабушке повезло, что в такую жару ее быстро нашли. Я думала о своей 94-летней бабушке в Курской области, надежда увидеть которую тает на глазах. Я думала, что сегодня должна была лететь в Нью-Йорк на конференцию, пока ребенок развлекал бы своих бабушек в лесу на даче в Старом Салтове. Я думала о бегуне, который не знает имен своих соседей и крайне удивился, когда я спросила его имя. Я думала о жарком майском дне в Германии, который так не похож на майские дни в Харькове. Я почему-то представляла себе Якоба и его жену в молодости. Наблюдать за дряхлеющими на глазах близкими больно и страшно. Представлять себя в таком состоянии еще страшнее. В мире так много случайностей и закономерностей, что, казалось бы, фанатикам просто не должно быть места, но нет. Так хочется жить и так страшно строить планы.